— Ну-ка, Пеннифезер, осторожней… Ага… Молодец, мальчик! Завтра будешь раздавать карандаши в классе… А это еще что за бяка? Протри-ка тут, Модести, а то ничего не видно. Так, все отлично. Теперь порядок. Красота! Ну, как дела, Иина? Как ты себя чувствуешь, мой черный пудинг? Главное расслабиться. Вот так. В следующий раз сперва убедись, что яйцо попало в гнездышко, и только потом открывай ворота для своего оплодотворителя. Ну, а теперь займемся вышиванием. Ниточку с иголочкой, лапочка! И покапай ей еще эфирчику. А то если Иина проснется и увидит, что мы с ней творим, она родит котят. Верно я говорю, черная икорочка?
Затем, пока Пеннифезер зашивал трубу, воцарилось напряженное молчание. Модести была готова побиться об заклад, что у него под маской высунут язык.
— Вот, порядок. Как новенькая. — Он наклонился ниже, исследуя полость. — Ну вот тебе как на схеме. Так что давай быстренько поправляйся. Раз, два! Раз, два! — Он выпрямился, стал вынимать тампоны. — Да, швы грубоваты, но зато она может вскоре опять палить из двух стволов. Так, надо проверить, забрали мы все наши штучки, а потом уж и будем зашивать ее пузо. Нам постоянно твердили об этом в медицинском колледже. Ничего не хранить в животах пациентов!
Модести подала ему щипцы, и он снова уставился на полость.
— Беда в том, что если учишься на терапевта, то на хирургию тебе отводят только три месяца. Да и то все больше стоишь и смотришь, как работают другие. А потом оказываешься вот в таком местечке, якобы для того, чтобы делать прививки, учить их не пить сырую воду, ну и принимать роды. Но ты и опомниться не успеваешь, как начинается сплошная хирургия. И остается только уповать на лучшее. Ладно, опыт — дело наживное. Я даже рад, что в этом АМС мне подсунули такую вот работу. Господи, я прошел через три собеседования, а потом оказалось, что, кроме меня, у них никого больше и не было.
Он засмеялся, выронил тампон, упавший в полость, сказал Иине: «Извини, заинька», потом снова извлек беглеца. — Ну вот, теперь пора и зашивать. Вообще-то дома у меня дела шли не очень здорово. Потому-то я и обрадовался назначению. Все больше кого-то там замещал. Был ассистентом у терапевта… Но всегда возникали разные осложнения. У меня, вообще-то, не все бывает гладко с формальной точки зрения. Но ведь это все так скучно… Ну, и часто при мне все начинало ломаться, выходить из строя. Бедный док Грили, — Пеннифезер захихикал, отдаваясь воспоминаниям. — Когда я сообщил ему про его микроскоп, он как раз работал в саду и так разволновался, что угодил вилами себе по ноге. Я, конечно, предложил зашить рану, но он и слушать не хотел. Сказал, что скорее доверится взбесившемуся бабуину. Но, вообще-то, он человек симпатичный… Жаль, что он тогда меня уволил.
Когда, он закончил зашивать, Модести помогла ему переложить Иину на каталку, которую они затем отвезли в палату. Там они переложили Иину на тюфяк, набитый соломой, служивший больничной койкой. Всего в большом помещении сейчас находилось двадцать два пациента, меньше, чем неделю назад. В одном конце лежали женщины и дети, в другом мужчины. Посередине палата была перегорожена ширмой. Местная девушка Мери Кафула, которую чета Мбарака уговорила пойти работать в больницу, не торопясь, делала, что ей было положено.
Как только появился Пеннифезер, кое-кто из пациентов начал жалобно окликать его, и он, по своему обыкновению, стал весело успокаивать их по-английски, чего они, собственно, и ждали. На Модести они поглядывали настороженно, даже с испугом. Она, конечно, умело ухаживала за ними, но этим дело и кончалось. А вот Пеннифезер держался с ними совсем иначе. Сейчас он говорил с юношей банту, растолковывая ему, что у него перелом Поттса и что скоро он опять начнет гоняться за барышнями. Юноша банту не понимал по-английски ни слова, но слушал доктора с восторженной улыбкой.
Когда Пеннифезер закончил обход, Модести сказала:
— На сегодня вроде бы все, Джайлз. Остальное я сделаю сама. А вы пойдите и поспите.
— Попозже, — он присел у тюфяка Иины, взял ее за руку. — Побуду с ней, пока она не придете себя.
Модести ушла, а Пеннифезер держал Иину за руку и рассказывал, как в свое время грохнулся со второго этажа автобуса тринадцатого маршрута на Оксфорд-стрит. Модести подумала, что понимает, почему коллеги Пеннифезера считали его безумцем, хотя, конечно, они были не совсем правы. И еще она подумала, что неизвестно, сумели бы они добиться в Калимбе тех результатов, что получил Джайлз Пеннифезер.
Только поздно вечером Пеннифезер вернулся в свой маленький сборный домик, который стоял в пятидесяти ярдах от больницы. Деревня раскинулась на одном берегу реки, и это был самый крупный населенный пункт в радиусе десяти миль. Население ее составляло три тысячи человек. Хижины жителей лепились у самой реки, а школа, церковь, дом Мбарака и жилище доктора Пеннифезера находились чуть выше, у западного края той равнины, на которой Модести посадила своего «команча».
Она приготовила холодный ужин для Пеннифезера. Когда он наконец явился, она сидела и курила. Он сообщил, что с Ииной порядок, повалил стул, поднял его, а потом спросил, вернулись ли Джон и Ангел из поездки в одну из близлежащих деревень.
— Пока нет. Они вам нужны?
— Нет, я просто так… Вы находитесь в моем доме, Модести, а сейчас поздно, темно…
— Ясно. О моей репутации, Джайлз, можете не беспокоиться, — перебила его Модести.
— Извините, — смущенно заморгал он. — Я не о том… Просто мне не хотелось ставить в неловкое положение супругов Мбарака. Джон и Ангел — очаровательные люди. Хотя не отличаются широтой взглядов. Но они очень религиозны…
— Как и подобает миссионерам. Не беспокойтесь. Как только я услышу шум мотора, я вернусь к ним в дом, но вряд ли они подозревают вас в желании совратить меня. — Она взяла было кофейник с плитки, на мгновение замерла и, с любопытством поглядев на доктора, спросила: — Это ведь не входит в ваши намерения, Джайлз?
Он провел рукой по своим взъерошенным волосам и улыбнулся.
— Вроде бы нет. — И смущенно добавил. — Как-то некогда было даже об этом задуматься. А к тому же у меня небогатый опыт в смысле умения навязать молодым красавицам свою злую волю. Слишком много времени ушло на подготовку к экзаменам.
— Просто время от времени надо было откладывать учебники в сторону — девушки нашли бы вас весьма симпатичным.
— Такое бывало, — отозвался он и без тени тщеславия. — Мне случалось иметь дело с очень милыми особами. Только вот они были не из тех, кто любит ложиться в постель. У них возникали то те, то эти проблемы, и им очень хотелось, чтобы рядом кто-то оказался и внимательно выслушал их и подержал бы за руку. Потом, когда я получил диплом и занятия оказались позади, ситуация с женщинами не очень изменилась.
— Правда? Вам следовало бы проявлять больше настойчивости, Джайлз.
— Правда? Даже не знаю… Я никогда не умел разыгрывать женский гамбит, где главной уловкой была неприступность. Похоже, я тем самым кое-что упустил, потому как начинал общаться с девушками, только если мне казалось, что я им интересен.
— Наверное, вы действительно кое-что упустили, — сказала Модести, поворачиваясь от плитки. — Но я, пожалуй, ошиблась, когда сказала, что вам следовало проявлять больше настойчивости. Хищные самцы теперь идут по десятке пенни за десяток. В вашем простодушии есть свой особый шарм. — Она налила ему кофе и добавила. — И пожалуй, есть смысл оставаться самим собой, Джайлз. Возможно, вы не заведете таким способом слишком много подруг, зато те, с кем вы все же познакомитесь, доставят вам куда больше радости.
Она подавила желание по-матерински взъерошить ему волосы, проходя мимо его стула. Ей показалось, что она и так уже слишком опекает его, едва ли не покровительствует. Между тем Джайлз Пеннифезер не нуждался в покровительственном отношении. Это был открытый, жизнерадостный человек, который за последние десять дней сделал в ее присутствии столько полезного людям, сколько она сама не сделала за всю свою жизнь.
— Вот ваш кофе, — сказала она. — Пейте и ложитесь спать. Вы и так страшно устали. А я и Ангел подежурим в больнице.
— Устал? Нет, Модести, я вовсе не устал.
Она встала, взяла с умывальника его зеркальце для бритья и сунула ему под нос.
— Вот, пожалуйста, полюбуйтесь. Вы совсем осунулись. Эти две недели вы работали на износ.
Он посмотрел на свое отражение, увидел лицо со впалыми щеками и удивленно воскликнул: «О Господи!» Модести была буквально растрогана его реакцией — он действительно понятия не имел о том, как вымотался, потому что просто не думал о себе. Она с трудом удержалась от нового искушения: обнять его и положить его голову себе на плечо. Джайлз Пеннифезер был, пожалуй, наименее светским из всех мужчин, которых она когда-либо встречала. Неловкий, эксцентричный, порой раздражающий и всегда безнадежно честный. Во многих отношениях глупец, но она им просто восхищалась, а очень немногие мужчины в мире вызывали у нее такое чувство.
